Александр Баунов. Страх перестройки-2. Почему Путин отверг сложные схемы трансфера власти

Российскому режиму во второй раз приходится сталкиваться с ситуацией, когда по действующему законодательству лидер должен покинуть президентский пост. Конституция, как и в 2008 году, требует от Путина уйти, но его собственное понимание рисков для себя и государства требует остаться. Необходимо найти решение, отвечающее важнейшему параметру поискового запроса: результат не должен привести к перестройке-2.

ОПЕРАЦИЯ «ОБНУЛЕНИЕ»

Западные демократии видят незаслуженные конкурентные преимущества авторитарных режимов в том, что те способны быстро концентрировать ресурсы на нужном направлении: в этом сила китайской экономики и эпидемиологии или российской информационной машины. Западный взгляд, однако, исходит из того, что авторитаризм хоть и может выигрывать в краткой перспективе, но всегда проигрывает в долгосрочной. Действительно, у всех авторитарных режимов есть момент неустойчивости, неизвестный демократиям, — это момент передачи власти. Или период, когда такая передача считается назревшей, но с ней тянут, а ее механизм неясен. Ситуация чревата неопределенностью, неопределенность — слабостью. Даже сторонникам режима трудно стоять на страже неизвестно чего и кого. Именно на это время и приходится упомянутый долгосрочный проигрыш авторитаризма. 

Для демократий проблемы передачи власти в том смысле, в каком она знакома авторитарным режимам, не существует. Для демократий смена лиц по итогам выборов означает продолжение режима, для авторитаризма такая же смена лиц может означать его конец. В марте 2020 года Владимир Путин подтвердил эту особенность авторитарных режимов и показал, что заранее анонсированная передача власти даже проверенному преемнику из числа соратников и функционеров режима в его глазах — неприемлемый риск для национальной безопасности. 

Это решение, похоже, далось Путину нелегко. Во время выступления в Государственной Думе 10 марта он не был спокоен, объявляя о поправке, которая позволит ему баллотироваться на следующих президентских выборах и потенциально руководить Россией до 2036 года1. Для лидера даже умеренного авторитарного режима, сложившегося в России, сообщить о своем намерении остаться во главе страны после окончания отведенного законом срока — беспрецедентный шаг. Тем более — сделать это в разгар процесса конституционных поправок и правительственных перестановок, когда даже большинство рассуждающих лоялистов воспринимали эти шаги Путина как приготовления к трансферу власти доверенному преемнику и поиск нового места для себя. Теперь значительная часть сторонников режима обескуражена недоверием лидера, не посчитавшего нужным поставить в известность о своих планах не только противников, но и союзников.

Не случайно процедура с обнулением счета президентских сроков по неочевидной юридической причине была обставлена как многослойная спецоперация с несколькими уровнями маскировки, хотя в итоге все равно выглядела неуклюже и прямолинейно. Мысль о том, что реформа Конституции и правительства затеяны для того, чтобы Путин мог остаться у власти, не была тайной ни для комментаторов, ни для простых избирателей. Разница лишь в том, что для массового избирателя с его простой интуицией, подсказывающей, что никакой начальник не уйдет со своего поста добровольно, поскольку начальником быть лучше, это было главной версией толкования событий. А наблюдателям решение Путина сохранить за собой президентский пост казалось слишком простым и грубым для такого сложного и разветвленного предприятия, как конституционная реформа, совмещенная с обновлением правительства. Мало кто полагал, что все сведется именно к нему. 

Принятая поправка с обнулением сроков подтвердила худшие ожидания противников Владимира Путина относительно природы его режима и обнулила изощренные и тонкие версии сторонников. Но и это соображение — не дать пищу для торжества врагам — не остановило российского президента, посчитавшего, что его действия будут достаточно популярными у массового избирателя, а это важнее, чем оправдание тонких рассуждений союзников, которые в конечном счете ставили на его уход. 

Поправка не обязывает Путина идти на новые выборы, а лишь дает ему такую возможность. Однако теперь, даже если такой вариант держат про запас, до самого момента следующих выборов никто не поверит, что Путин не воспользуется возможностью, которую добыл с очевидными репутационными потерями. 

На наш взгляд, одна из главных причин, побудивших его сделать этот шаг, — боязнь повторить ошибки перестройки, страх перестройки-2, царящий в той части российской элиты, которая считает главным итогом перемен рубежа 1980–90-х годов геополитическое поражение России. А Владимир Путин видит первоочередной сферой своей ответственности именно глобальный статус России и высшим своим достижением — его восстановление. 

ИНСТИТУТЫ И ВЛАСТЬ 

Даже в демократиях выборы — момент слабости: все заняты не «делом», а кампанией, политики не решаются на необходимые, но непопулярные шаги, чтобы не проиграть. Кроме того, демократии знают долгие правления, а значит, им тоже знакомо искушение преемничеством. После восьми, десяти, а то и больше лет пребывания у власти одного и того же политика, если его курс считался успешным, избиратель забывает, как живется с другим руководителем, и ему небезразлично, кого действующий президент или премьер хотел бы видеть своим наследником. В игру политических сил вмешивается авторитет уходящего лидера. Эту ситуацию мы наблюдаем в Германии, где Ангела Меркель пыталась указать на преемницу, впрочем, не слишком успешно.

Наконец, процесс мирной передачи власти даже в демократиях может содержать в себе признаки краха режима. Это происходит, когда на выборах не просто уступает власть партия или политик, но рушится вся предшествующая политическая система или заваливается одна из ее опор. Так случилось на последних выборах во Франции, где победа Эммануэля Макрона символизировала провал предыдущего партийного устройства. Стабильные на протяжении десятилетий двухпартийные, с добавкой, режимы обвалились в Испании, Греции, Швеции и ряде других стран. Признаки краха системы налицо в избрании Трампа, именно поэтому политическая элита США реагирует на него так болезненно. 

Абсолютные монархии, напротив, могут не испытывать особых проблем с передачей власти. В них ответ на вопрос, почему начинает править тот или другой преемник, решается в соответствии с законами о наследовании престола. Хотя и здесь междуцарствие — опасный момент, чреватый возникновением гвардейских заговоров, династических неурядиц и столкновением претендентов, что часто сопровождается внешним вмешательством.

Немонархические авторитарные режимы знают два способа избежать момента слабости («конца режима»): максимально долгое продление власти лидера и развитие собственных институтов внутри авторитаризма — реальных и имитационных. Оба варианта можно объединить в одну комбинацию, когда продление власти происходит с использованием институтов, способных до некоторой степени обезличить и объективировать опасную процедуру транзита. 

Институты не только придают режимам более приличный и современный внешний вид — наподобие того, как восточные монархи переодевали свои дворы, армии и даже подданных в западные одежды в XIX веке. Прежде всего, институты поддерживают режимы изнутри.

Во-первых, они помогают ответить на вопрос, на каком основании тот или иной политик является правителем, расширяют фундамент его легитимности за пределы страха и грубой силы. Во-вторых, институты создают общую для правителя и граждан идентичность, а не противопоставляют их друг другу. Население не хочет признавать, что власть опирается на насилие или досталась случайным людям, это непрестижно и разрушительно для самоуважения (которое Фрэнсис Фукуяма в своей последней книге “Identity: The Demand for Dignity and the Politics of Resentment” 2 вслед за Платоном называет древнегреческим словом thymos). Власть гораздо прочнее, когда граждане считают, что добровольно делегировали свой суверенитет государству, что сила — не над ними, а от них.

Тем более что отчасти это всегда так и есть. В авторитарном государстве трудно провести грань между теми гражданами, которые просто смирились с властью, и теми, кто по доброй воле делегировал режиму свои гражданские полномочия, став его миноритариями — малыми акционерами. Эту границу трудно нащупать хотя бы потому, что из соображений самоуважения люди склонны рефлекторно перемещать себя из первой категории во вторую. 

В авторитарной Мексике на протяжении почти всего ХХ века длился режим революционно-институциональной партии: каждый президент занимал свой пост один срок, а перед отставкой указывал преемника, причем выбирал кандидатуру как исходя из собственных взглядов, так и с учетом мнения других партийных боссов. Китай в 1980-е годы ограничил срок пребывания у власти главы партии / председателя КНР и ввел систему ранней — за два года до истечения полномочий предыдущего лидера — номинации преемника, выбор которого не мог быть отменен. Иран совмещает несменяемую теократию с политическими институтами, выборами с непредсказуемым исходом и даже возможностью сместить президента. В Испании Франко, пытаясь сохранить созданный им режим, еще при жизни назвал имя будущего главы государства — принца Хуана Карлоса, окружил его своими соратниками и заставил будущего короля принести клятву принципам «Национального движения» и основным законам режима. Впрочем, очень скоро выяснилось, что этого недостаточно. Да и Китай от системы, напоминающей позднеримскую тетрархию, возвращается к более персоналистскому правлению Си Цзиньпина.

СТРАХ ОШИБКИ

Российскому режиму во второй раз приходится сталкиваться с ситуацией, когда по действующему законодательству лидер должен покинуть президентский пост. Конституция, как и в 2008 году, требует от Владимира Путина уйти, но его собственное понимание рисков для себя и государства требует остаться. Необходимо найти решение, отвечающее важнейшему параметру поискового запроса: результат не должен привести к перестройке-2. Страх перестройки-2 преследует российскую элиту.

Хотя режим Путина — это режим реставрации, речь идет о smart restoration. Внутренняя и внешняя политика Путина состоит не в том, чтобы копировать советские методы. Советский Союз проиграл в геополитическом противостоянии и распался, поэтому у того, «кто хочет его восстановления в прежнем виде, нет головы»3 — так звучит продолжение знаменитой фразы про «крупнейшую геополитическую катастрофу», которое обычно забывают процитировать. Точного копирования подходов и методов СССР следует избегать ровно потому, что они привели к этой самой «геополитической катастрофе».

Кроме широких толкований, где через запятую можно перечислить длинный список экономических, потребительских, социальных, культурных и даже военных ошибок Советского Союза, существует предельно узкое толкование перестройки как причины катастрофы: «предательство Горбачева». Только завзятые конспирологи толкуют его буквально. Скорее речь идет о том, что молодой преемник на посту руководителя правящей компартии оказался не на высоте своей миссии, а рядом не было полномочных людей и институтов, способных его поправить.

Горбачев их пытался создать — но исключительно для поддержки, а не для коррекции собственного курса на перестройку. Воссозданные институты, вроде партконференции, съезда Советов, конкурентных выборов депутатов советов разных уровней, гласности в печати, разогнали его собственный курс до таких скоростей, что он потерял контроль над ходом событий.

У российского руководства есть аналогичные опасения, связанные с трансфером власти в нынешней России.

Ответом на эти опасения вновь и вновь становятся секретность и быстрота в подходе к решению проблемы 2024 года. Процесс должен застать противника врасплох, пройти не в тот момент, к которому он готовился, идти опережающим темпом, чтобы не дать геополитическим конкурентам времени опомниться. Необходимо, чтобы решения главы государства выглядели неожиданно, а подробности и даже главные черты его плана оставляли простор для догадок.

В 2007–08 годах лозунг кремлевских политтехнологов «План Путина — победа России» так и не получил конкретного содержания, а последние детали плана стали ясны только задним числом в 2011–12 годах, и часть из них была импровизацией. Точнее было бы назвать его «Тайный план Путина — победа России».

Проблема 2008 года решилась благодаря временному уходу Владимира Путина на формально нижестоящий пост с последующим возвращением в президентское кресло. Проблему-2024 Путин не может решить похожим образом по объективным причинам и, судя по всему, не желает по субъективным.

Объективно этому препятствуют увеличенный при Дмитрии Медведеве до шести лет президентский срок и возраст самого Путина. Если бы он вновь уступил место временному преемнику, речь бы шла о возвращении в президентское кресло 78-летнего кандидата после шести лет отсутствия. Вероятность того, что элиты и население не приветствовали бы такое возвращение, а временный президент нашел бы достаточную поддержку, чтобы не уступать свое место, были бы достаточно велики. Возможно, именно поэтому Владимир Путин предложил убрать из Конституции упоминание о двух сроках подряд. Отсутствие такой оговорки не только делает теоретически невозможным появление в России «нового Путина» по длительности пребывания у власти, но и закрывает старому возможность вновь уйти, чтобы вернуться.

Опыт тандемократии был признан не самым удачным. До последнего момента Путина одолевали сомнения и страхи, уступит ли преемник власть. Ведь формальных обязательств у него не было, только неформальные договоренности, зато президент Дмитрий Медведев имел конституционное право единоличным решением отправить главу правительства Владимира Путина в отставку практически в любой момент.

Даже недолгая тандемократия, с точки зрения Путина, расколола правящий класс. Для Кремля московские протесты 2011–2012 годов были следствием не неожиданного и для многих оскорбительного возвращения Путина в президентское кресло, а того, что элиты оказались расколоты: одни хотели, чтобы Медведев остался, другие — чтобы Путин вернулся, и это дестабилизировало страну.

Кроме того, за четыре года президентской власти у Медведева начали формироваться признаки собственного курса, отличавшегося от курса предшественника, и собственное окружение, поддерживавшее эти отличия. Но этот курс, по мнению Путина, привел к ошибкам, вроде непротивления западной операции по свержению Муаммара Каддафи и вялой реакции на «арабскую весну».

Именно с этим связаны главные опасения по поводу перестройки-2 — не с самим трансфером власти, а с тем, что будет со страной после. Сам процесс передачи верховных полномочий может пройти без преткновений, но власть достанется не тому человеку, который будет делать не то. Такой сценарий несет в себе риск повторить ошибки, обернувшиеся поражением Советского Союза.

«КРУПНЕЙШАЯ ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ КАТАСТРОФА»

Сам по себе страх перестройки-2 является свидетельством того, что значительная часть российской правящей элиты все-таки воспринимает Россию Путина не просто как юридическую наследницу, но и как своего рода реинкарнацию Советского Союза, по крайне мере, в одном важнейшем отношении — в аспекте его противостояния Западу. Российская Федерация не наследует экономическую и политическую систему СССР, но наследует его геополитическую роль. Это важное отличие нынешнего режима от режима времен Бориса Ельцина.

Ельцин, организуя процесс передачи власти преемнику, тоже боялся, но по иным причинам: за безопасность семьи и друзей, за неприкосновенность собственности, от передела которой мог пострадать круг людей, связанных с ним взаимными обязательствами и симпатией, — оба эти соображения не потеряли силу и сейчас. Наконец, Ельцин боялся потерять молодой русский капитализм и новорожденный класс частных собственников, боялся красного реванша. Но страха потерпеть геополитическое поражение, подобное советскому, в этом наборе не было. Во-первых, потому что оно уже состоялось. Во-вторых, потому что Ельцин и его круг не считали поражение Советского Союза поражением России. Наконец, в бывших глобальных противниках СССР первый российский президент до конца своего срока видел скорее союзников новой России.

Нынешняя российская элита, напротив, больше всего боится именно того, чего при передаче власти менее всего опасался Ельцин. И, в отличие от Ельцина, считает геополитическое поражение СССР поражением той самой страны, которую она возглавляет.

Страх перестройки-2 — это страх потерять страну, передав ее человеку, который вольно или невольно ее разрушит, как это уже было тридцать лет назад.

Необходимость модернизации СССР к середине 1980-х была ясна и руководству, и гражданам. Михаил Горбачев начал перемены сразу по нескольким направлениям, но утратил над ними контроль и в результате потерял государство, которое взялся модернизировать. Процесс продолжили, каждый на свой манер, новые лидеры новых независимых государств. В некоторых из них это обернулось архаизацией — возвращением к узкому этническому национализму, межнациональными войнами, деиндустриализацией, строительством восточных деспотий.

При избрании Горбачева на пост главы СССР старая гвардия тоже предполагала, что сможет контролировать молодого генсека. Но тот набрал своих людей и отодвинул старых товарищей. Хотя формально руководство СССР было коллективным, на практике оппонировать генеральному секретарю ЦК КПСС даже в Политбюро было затруднительно, а принять решение вопреки его мнению — немыслимо. Вдобавок власть лидера партии не была формально ограничена во времени и по умолчанию считалась пожизненной. Попытка ее ограничить являлась дворцовым переворотом и требовала соответствующей организации. Именно поэтому ГКЧП начал путч с изоляции генсека-реформатора.

К этому надо добавить соблазн «западных сирен» — искушение, которого вслед за Горбачевым и Ельциным не избежали ни первый преемник Путина Дмитрий Медведев, ни сам Владимир Путин в ранние годы президентства. Приятно, когда тебя хвалят Би-би-си и «Файненшл Таймс», Вашингтон и Париж. Противники перестройки-2 исходят из того, что сами эти похвалы — сигнал опасности: Россию хвалят, когда она слабеет, и ругают, когда она держится за свое. Поэтому недовольство Россией — признак того, что страна идет верным курсом.

ПРИЗРАК ТАНДЕМОКРАТИИ-2

Именно через призму страха перестройки-2 следует толковать принятое Путиным решение проблемы 2024 года. Выбор происходил между тем, чтобы остаться у власти самому или передать власть надежному преемнику, сохранив за собой функции и инструменты контроля, которых не было во времена Горбачева.

Как план передать власть преемнику и сохранить за ним контроль могут быть прочитаны предложения из Послания Президента Российской Федерации Федеральному Собранию Российской Федерации от 15 января 2020 года4: ограничить президентскую власть двумя сроками, усилить влияние парламента на формирование правительства и вписать в Конституцию загадочный Госсовет.

Все эти новшества могли быть попытками аппаратчиков, ответственных за госстроительство и получивших от Путина карт-бланш, найти варианты решения проблемы-2024. Однако ни одно из них не давало бы результата без двоевластия и пресловутой тандемократии. Именно об этом Путин говорил в Иванове в начале марта, предвосхищая свое согласие на обнуление президентских сроков5.

Путин мог бы назначить преемника, а сам уйти на должность главы Госсовета или/и лидера правящей партии или движения. Эти посты можно было бы совместить, так как в статье о Госсовете сказано, что президент его формирует, но не сказано, что он же его и возглавляет. Таким образом, Госсовет мог бы возглавить Путин, переставший быть президентом, а отсутствие прямой поддержки избирателей на этом посту компенсировалось бы ролью главы правящей партии (движения), получившей парламентское большинство. В качестве альтернативного полюса надзора и места для Путина — бывшего президента мог бы выступить и пост главы правительства, усиленный той же должностью руководителя партии власти и лидера парламентского большинства.

Независимо от оформления полюса надзора ясно, что в его составе было бы много силовиков. Президентский силовой блок и путинский пул министров сохранился и сейчас, после отставки правительства Медведева. Силовые структуры — когда не пускаются в прогрессистские перевороты — по определению являются хранителями статус-кво. Их задача — безопасность и минимизация рисков поражения. Владимир Путин, передав власть преемнику, сосредоточился бы на надзоре за ним при помощи стражников политического курса — представителей своего окружения, преимущественно выходцев из силовых структур. Старые связи с ним мог бы сохранить и его доверенный бизнес.

Однако переданная власть не может не разделиться. Как только в России появится новый президент, а прежний уйдет, даже если это будет отставка с повышением, у ячейки с высшей властью появится второй ключ. Вокруг него будет формироваться партия второго ключа — хотя бы из тех, кто не получил желанного места в партии первого или просто был для этого слишком молод.

Это не обязательно будут равные половины власти, но это, несомненно, будут разные ее полюса. Опыт тандемократии Путина и Медведева 2008–2012 годов свидетельствует: второй полюс возникает даже в том случае, когда общество и элиты не уверены, что лидер ушел с президентского поста окончательно. Тем более это произойдет, если Путин уйдет с поста насовсем.

Чем будут отличаться друг от друга партии первого и второго ключа? Одна неизбежно превратится в партию контроля, вторая — в партию перемен.

К полюсу бывшего президента и стражников его курса потянутся те, кто опасается перестройки-2. Вокруг него будет группироваться партия статус-кво, минимизации перемен, продолжения путинизма без Путина. Полюс уходящего президента, занятый консервацией наследия, укреплением общего фундамента для Путина и его преемника, окажется, естественно, консервативным.

Именно по этой причине окружение нового президента в ходе эмансипации и борьбы за самостоятельность начнет собирать вокруг себя людей, сделавших противоположную ставку. Чтобы не быть подавленным старым руководством, это окружение должно будет занять позицию, привлекательную для тех, кто видит курс и устройство России несколько иначе, чем соратники не до конца ушедшего от дел Владимира Путина. Окружение нового президента почти с неизбежностью превратится в полюс перемен.

Вероятнее всего, он примет либеральную окраску — просто потому, что нынешнее правление, особенно во второй своей половине, имело отчетливый антизападный и консервативный крен. Кроме того, полюс перемен вокруг нового президента станет главным адресатом похвал «западных сирен», которые примутся расточать ему комплименты и призывать избавиться от опеки полюса надзора.

Оба полюса, конкурируя друг с другом, станут апеллировать к народной поддержке. В результате аппаратная и поколенческая конкуренция приведет к расколу общества. Представители полюса надзора будут обвинять полюс перемен в разложении и угрозах, которые те несут для страны. В ответ представители полюса перемен станут намекать, что время их оппонентов прошло.

Полюс перемен — даже в случае удачной передачи власти — стал бы не избавлением, а постоянным источником страха перестройки-2 для полюса надзора.

ЕСЛИ НЕ ПУТИН, ТО КТО

Кроме того, Путину так и не предложили убедительного решения главной конституционной коллизии: каким образом уравнять в правах любой непрезидентский пост с постом президента, избираемого равным, всеобщим, прямым и тайным голосованием. В любой конструкции президент оставался бы носителем более высокой степени делегированного общенационального суверенитета.

При этом в России есть богатая традиция концентрации власти за пределами ее формальных институтов. В царское время это был двор, в советский период — партийные органы, на всех уровнях замещавшие конституционные органы советской власти, при Ельцине и Путине — администрация президента, сильнейший неформальный орган, отчасти унаследовавший функции аппарата ЦК КПСС вместе с его комплексом зданий на Старой площади, — по сути второе правительство и второй парламент.

Путину, чтобы он мог уйти, не уходя, предлагалось оформить существование неформальной власти как своего рода институт.

Дополнительные аргументы для решения Путин мог почерпнуть из социологии. Данные опросов свидетельствуют, что после пяти с лишним лет отсутствия экономического роста и падения реальных доходов граждан комфортный для власти устойчивый общественный запрос на отсутствие неопределенности сменился желанием перемен 6. Сегодня граждане меньше, чем прежде, дорожат статус-кво, и это делает российское общество до некоторой степени похожим на общество позднего СССР.

Соответственно, слово «стабильность» к концу 2018 года перестало быть девизом, написанным на щите режима. Его — хотя далеко не с тем же размахом — попытались заменить лозунгом «прорыв». Это слово Владимир Путин и другие официальные спикеры повторяли достаточно часто, чтобы все поняли, что оно не случайно. Однако этот лозунг — в отличие от «стабильности» — мало кого вдохновлял и не прижился. И потому, что слово «прорыв» для русского человека звучит неспокойно (вдруг от него потребуют куда-то рвать), и потому, что следов стремительного прорыва не наблюдалось.

Движение от «стабильности» к «прорыву», однако, многим могло напомнить движение от «застоя» к «ускорению», с которого началась перестройка-1. Тем более что другие требования партии сторонников прорыва похожи на давний «виш-лист» энтузиастов перестройки конца 1980-х: демократизация и децентрализация политической системы, разгосударствление и либерализация экономики, улучшение отношений с Западом («Новое мышление — 2»).

Но хотя именно брежневский застой привел к необходимости ускорения и реформирования системы, во время перестройки страна вышла из-под контроля. Это дает защитникам статус-кво дополнительный аргумент против перемен.

Из этого противоречия между настроениями граждан и страхами элиты Путин, как ему могло показаться, нашел эффективный выход: возглавить необходимые перемены самому. Тем более что большая доля граждан, желающих перемен, будучи спрошены, кто их может провести, называют Путина. В этих условиях Путин мог увидеть свою задачу так: ответить на запрос тех, кто хочет перемен, но не отдать исполнение этого запроса в руки наивных сторонников перестройки-2. Совместить прорыв и стабильность.

Это может означать такое видение процесса: перемены возможны на всех уровнях, кроме высшего. Начина с уровня правительства — прорыв и обновление, в том числе поколенческое, в то время как президентский уровень олицетворяет собой стабильность. По сути Путин предложил схему некоронованной монархии. Будущая роль президента Путина становится поистине царской.

Мы неоднократно наблюдали, как Путин старался избегать слишком сложных схем устройства государственной власти. Именно по этой причине он в очередной раз отверг идею парламентской республики7. На той же встрече «с общественностью Ивановской области» в марте 2020 года впервые публично была отвергнута идея Госсовета как места, куда мог бы уйти Путин: слишком сложно и чревато двоевластием. Впрочем, ровно тогда, когда Нурсултан Назарбаев выбрал этот путь для своей отставки с повышением, вероятность того, что им пойдет и Путин, уменьшилась: негоже великой России следовать за Казахстаном.

ОПЯТЬ ВСЕХ ПЕРЕИГРАЛ?

Политическая система России вновь строится не вокруг идей, а вокруг технологий сохранения власти. 

В одной из своих статей это остроумно описал Глеб Павловский: «Реальные основы государственности России — в случайных импровизациях забытых предвыборных кампаний. Президентские выборы меняли режимы, но источником перемен были не программы победителей, а их политтехнологии. Штабной импровиз отливался в послевыборный гранит. Прежний режим, однако, не обнулялся — его черты уходили в глубь основ государственности»8.

Мы видим археологические слои российской политической системы, сформированные кампаниями по передаче или удержанию власти. Сама ельцинская конституция 1993 года — такой же слой, хотя ее идеологическое новаторство шире и смелее нынешней правки.

У столь разных режимов Бориса Ельцина и Владимира Путина вновь проявилась важнейшая общая черта: президентские выборы существуют не для того, чтобы уступить власть оппоненту. Высшую власть вообще берут не для того, чтобы уступить, а для того, чтобы сохранить и передать. Россия еще слишком хрупка, а потеря власти — это потеря России. Эта черта и есть главная особенность российского политического мышления, более важная, чем любая конституция.

Проблема-2024 изнутри режима изначально виделась как проблема удержания власти. Россию нужно оградить от нового геополитического поражения. Но окружение Путина и сам Путин работали над решением этой проблемы по-разному. Для окружения власть коллективна, для лидера — индивидуальна. Окружение центром тяжести режима видит себя вместе с лидером и ищет такие выходы из конституционного тупика, которые продлевали бы сохранение их коллективной власти. Лидер видит центром режима только себя, и его задача — продлить индивидуальное лидерство. Решая ее, он может быть довольно равнодушен к судьбе окружения.

Их интересы сходятся лишь в одной точке, наступающей после окончания периода персональной власти лидера, когда лидеру важно сохранить свой режим без себя. Перед этим моментом роль окружения возрастает. Но позволять окружению повышать свою значимость задолго до этого момента — не в интересах лидера.

Окружение Путина выстраивало сложные решения проблемы-2024, — с преемничеством, распределением полномочий, поиском места для уходящего президента, — ориентируясь на свои интересы. Путин строил свой собственный план, где эти сложные решения были прикрытием для его простого плана получить возможность переизбраться.

У этих планов предсказуемо оказалась разная мощность. При наложении простого плана лидера на сложные планы окружения сложные планы сгорели. Теперь они не работают даже в качестве прикрытия. В руках у президента России оказался прямой, оголенный провод личной власти, который он своими руками перебрасывает из настоящего в будущее.

На другом конце изменений, затеянных Владимиром Путиным в его последний по действующей Конституции президентский срок, окончательно проступает иной политический режим по сравнению с унаследованным от Бориса Ельцина, чьими институтами Путин манипулировал для достижения своих целей.

Лишь после исчерпания периода власти, который лидер отвел себе сам или который отвели ему история и биология, пригодится усложненный вариант, выстроенный его окружением в преддверии 2024 года. Однако чем дальше этот момент будет отстоять от 2024 года, тем труднее будет реализовать этот вариант. Конструкция, выстроенная для того, чтобы удовлетворить лидера в преддверии его ухода, редко надолго переживает сам уход.

АВТОРИТАРИЗМ И ИСТОРИЯ

Хрупкость персоналистских режимов при передаче власти была выявлена еще в Античности и подтверждается в современности. Античным тиранам не удавалось основывать стабильные династии. Даже в императорском Риме, который еще несколько столетий после Августа продолжал с точки зрения институтов быть республикой, за исключением Антонинов, не сформировалось правящих династий, какими мы их знаем в средневековой и более поздней Европе.

Португалия почти сорок лет мирилась с властью основателя местной версии корпоративного государства Антониу ди Салазаром и даже находила в его правлении положительные стороны, но его преемник Марселу Каэтану потерял власть через пять лет в результате поддержанной народом революции военных.

Официальный преемник Франко король Хуан Карлос первым делом занялся демонтажем франкизма.

Примеров успешной передачи власти от одного единоличного правителя другому за пределами легитимных правящих династий сравнительно немного, и это число уменьшается по мере приближения к современности.

Институты делают режим более гибким и, следовательно, более прочным, распределяя его опоры по более широкой площади. Они помогают обставить процесс передачи власти не как акт персонального произвола правителя, а как результат согласия между властью и народом, камуфлируют личное желание под коллективное. Передача власти происходит в роскошно оформленном процедурном футляре.

Но у обременения авторитаризма институтами есть и слабая сторона. Институты ослабляют хватку режима. Часть усилий уходит на их создание и поддержание в нужном редуцированном состоянии. Силы правителя расходуются не только на то, чтобы контролировать общество, но и на надзор за институтами, которые, в свою очередь, контролируют общество на вверенных им участках. Усилие власти доходит до общества не напрямую, а опосредованно.

Кроме того, когда личный авторитет правителя по каким-то причинам ослабевает — в результате старости, болезни или смерти, глубокого экономического кризиса, проигранной войны, — в людях, наполняющих буферные институты, включается программа самосохранения, поскольку правитель больше не является главным гарантом их безопасности. Тогда редуцированные институты выходят из-под контроля и начинают вести собственную игру. Такому «пробуждению институтов» есть масса примеров, от Испании времен Transicion и стран восточного блока, включая СССР, в конце 1980-х до падения режима Сухарто в Индонезии во время азиатского экономического кризиса 1998 года.

Когда авторитарный правитель теряет власть или оказывается не способен ее передать, в том числе потому, что ему препятствуют им же созданные институты, говорят о крахе режима. Но этот крах никогда не происходит в вакууме, история страны не кончается вместе с историей режима: павший режим растворяется в этой истории, определяя химический состав национального будущего.

Авторитаризм с институтами можно рассматривать как аномалию, а можно — как стадию национальной истории. Первое предполагает взгляд на авторитарный режим как на герметичную, замкнутую в себе систему, существующую отдельно от основного движения истории, — лужу или заводь на берегу реки. Альтернативный взгляд может исходить из того, что авторитаризм с институтами — одна из стадий развития общества (которое при этом совершенно не обязано поступательно идти только вперед к увеличению количества свободы, но может и петлять). В конце концов, все европейские демократические государства когда-то прошли через авторитаризм с институтами по пути от абсолютных монархий к монархиям парламентским и конституционным или даже к республикам.

Конец авторитаризма с институтами, по итогам которого институтов становится больше, а авторитаризма меньше, можно рассматривать как крушение, проигрыш режима, а можно — как исполнение им своей задачи.

Лидер авторитарного режима осознает, что момент передачи власти — это момент слабости. Гусеница уже не ползает и не пожирает растения с прежней активностью, а бабочка еще не летает. И главное: неизвестно, куда она полетит и что расскажет о гусенице.

Слабость авторитаризма состоит в том, что его легитимность всегда дефектна. Она всегда домыслена, достроена в воображении. В ней есть элементы дополненной реальности. И соперники или наследники всегда чувствуют искушение возвести свою легитимность на явном или замаскированном отрицании дефектной легитимности предыдущего правления: предшественники делали так, а мы иначе, потому что так было неправильно, а неправильно было потому, что они творили произвол и вас, граждан, не спросили, а мы спросим. Именно так развивалась русская политическая история XX и начала XXI века. Именно такого строительства новой легитимности на руинах своего наследия хочет избежать Путин и не находит способа, как это сделать.

Реальная опасность очередного сезона сериала «Демонтаж» служит для лидера, пока сам он еще жив и активен, важным стимулом или передать власть подконтрольному преемнику, или стать преемником самого себя. После колебаний Путин, очевидно, выбрал второй вариант.

ПРИМЕЧАНИЯ